Адам Нэвилл. Второпях во тьму

На всех линиях лондонского метро

"На всех линиях лондонского метро поезда ходят в нормальном режиме".

            Слишком много нас здесь, внизу.

            - Простите меня. Простите, - проскрипел слева от меня старческий голос. Ко мне повернулось лицо с желтыми зубами.

            Нет. Не сейчас. Пожалуйста. Разве не видите, что я тороплюсь.

            Улыбка, которую я возвращаю женщине, слишком натянута, и превращается в гримасу. Похоже, я слишком сильно скалю зубы, как и она.

            - Не подскажете, как добраться до Пикадилли Лайн? - спрашивает старуха. У нее ломкие от химической завивки волосы, напоминающие панцирь из мертвых кораллов, который в любой момент может отломиться. Лицо испещрено глубокими порезами морщин, словно она пробила им оконное стекло. Хотя я сомневаюсь, что в этой голове есть хоть капля крови. Ни грамма косметики. Она по-настоящему себя запустила. Этот лондонский образ жизни плохо сказывается на женщинах. Все это метание по "подземке" с долгими часами толчеи и стресса между поездками. Их тщетное стремление к профессиональному росту при нынешнем кризисе. Мечта найти правильного мужчину и создать семью. Потребность в одобрении со стороны сверстниц, в статусе, гламуре, самореализации. Это сводит их с ума, а затем превращает в мумий. Когда волосы становятся вот такими жесткими, с пучками седины со странными оранжевыми вкраплениями, торчащими как деревья на игрушечной железной дороге, считай, все кончено. А потом они просто превращаются здесь, внизу в медлительных надоедал, спрашивающих дорогу.

            От обезвоживания я слишком туго соображаю, чтобы придумать, что ей ответить, не говоря уже о том, чтобы складывать слова в предложения. Внутри у меня все пересохло. Суставы, как деревянные, мышцы ноют. Мне нужно больше спать. Я уже забыл, о чем она меня спрашивала. Мысль о бутылке воды, которую я смогу купить со скидкой на станции "Виктория", гонит меня дальше, к концу платформы.

            Страница из бесплатной газеты, подлетев, прилипает к моей голени. Я дергаю ногой, но мне не удается ее сбросить. Приходится поворачиваться и дать ей сползти по ботинку вниз.

            Женщина разговаривает с другим мужчиной.

            - Простите, простите меня.

            Тот сидит, наклонившись вперед, на скамейке в задней части платформы. Он не шевелится. Возможно, спит. Внезапно, я вспоминаю ее вопрос.

            - По центральной линии на восток, - кричу я женщине. - До Холборн. Там пересядете.

            На ее лице я вижу непонимание. Она хочет сказать мне что-то. Ее вопрос был всего лишь уловкой. Разве может лицо быть таким серым? Она возвращается на свое место рядом с интеркомом, к которому пассажирам рекомендуют обращаться за помощью. Нажимает зеленую кнопку. Никто не отвечает. Не думаю, что справочная работает. Смутно помню, как сам нажимал ту зеленую кнопку, давным-давно, но никто не ответил.

            - Простите. Простите меня, - говорит она в интерком.

            Стоя на платформе Централ Лайн восточного направления, станции Оксфорд Серкус, я вижу, как вдали уже начала собираться очередь желающих попасть на Виктория Лайн южного направления. Должно быть, задержка на Виктория Лайн колоссальная, раз все они ждут на этой платформе. Я готов просто упасть на колени и разрыдаться.

            Подходя к очереди, я сталкиваюсь со стеной поникших плеч. Все эти люди стоят на месте? Или медленно движутся вперед, шаг за шагом, в направлении дальней платформы, обещанной грязным указателем, висящим у них над головой? Сложно сказать. И как долго они здесь ждут?

            Придется проехать по Бейкерлу Лайн до станции Эмбанкмент, а затем пересесть на Серкл Лайн и так добраться до Виктории. В противном случае, такими темпами я безнадежно опоздаю на работу. Снова.

            Я могу лишь жаться к краю лестницы. Ни одно из бледных лиц в этой давке даже не поворачивается ко мне. Они привержены своему тщетному стремлению попасть наверх. Над толпой висит запах старой одежды, оставленной в душном помещении и чего-то еще. Сладковатый запах портящегося мяса.

            Поднявшись по лестнице, я ныряю в туннель, уходящий налево, и направляюсь к следующей лестнице, ведущей к Бейкерлу Лайн. Я иду вдоль арочного свода, бесцветного, как длинный пустой бассейн, изогнутого над россыпью фигур, которые, кажется, замерли под мерцающими лампами дневного света. Они шевелятся, но не движутся вперед, словно заблудились. Возможно, растерялись. Нет времени выяснять это. Хрен на них. Мне нужно попасть на поезд.

            Я приседаю, уклоняясь от проводов, свисающих с алюминиевой сетки. Это, правда, опасно? Протираю циферблат своих часов и смотрю на время. Пятнадцать минут десятого.

            - Вот дерьмо. Черт.

            Я должен быть за своим столом через пятнадцать минут. Но этому не бывать. У меня впереди как минимум двадцатиминутная поездка в метро, а затем пятнадцатиминутный путь пешком от станции Виктория до офиса. Такими темпами, я в лучшем случае доберусь к десяти. От отчаяния внутри все сжимается настолько сильно, что мне светит расстройство желудка или изжога. Я чувствую слабость. Когда я ел в последний раз?

            В туннеле, вмещающем вторую лестницу, жарко и душно. Я чувствовал запах пота и чего-то похожего на запах старых штор, сгнивших от сырости в гараже, который я обследовал как-то в детстве. У подножия лестницы на пути у меня возникает какая-то маленькая женщина, и я со вздохом останавливаюсь. Она пытается поднять чемодан на колесиках на следующую ступеньку. От чемодана исходит ужасный запах. Обычно в таких случаях я помогал, но сейчас я спешу и не могу терять ни секунды.

            На деревянных ногах я поднимаюсь на второй пролет лестницы и вхожу в соединительный туннель, который ведет к платформам Бейкерлу Лайн.

            Свет в туннеле такой тусклый, что я натыкаюсь на кого-то идущего в противоположную сторону. Ни он, ни я не извиняемся, и мы оба спешим дальше. Но я все еще чувствую ребрами толчок его костлявого локтя, как и он моего.

            Временно сбитый с толку столкновением и плохим освещением, я наступаю на что-то хрустящее. Всмотревшись в илистую темноту у себя под ногами, я вижу скрюченную, прижавшуюся к стене фигуру. Я наступил ему на ногу. Я вижу сандалию и стелящийся по полу туннеля подол чего-то, похожего на халат. Но на что бы я ни наступил всем своим весом, оно издало звук ломающихся пополам хлебных палочек. Я смотрю вниз. Морщусь.

            - Извините.

            Голова, плотно завернутая в грязный платок, поднимает на меня глаза? Или, наоборот, никак не реагирует? В тусклом свете я вспомнил, как однажды в школе покрыл воздушный шарик обойным клеем и полосками газеты, а затем раскрасил. Через несколько дней я проткнул и удалил шарик, а высохшую, пустую голову выкинул, не захотев брать ее домой. С радостью затолкал в мусорное ведро, пахнущее апельсиновыми корками и карандашной стружкой. Эта голова тоже не имела четко обозначенных глаз. Они кажутся бумажными и плоскими в резко выделяющихся глазницах. Но под одеждой что-то шевелится. Мне кажется, что сидящая на грязной плитке фигура протягивает руку, а затем роняет ее. Та клацает, будто сжимает игральные кости.

            В конце туннеля платформа, обозначенная "Бейкерлу, восточное направление" кишит пассажирами, которые, кажется, не особо торопятся садиться в поджидающий поезд. Предполагаю, что они ждут, когда люди сперва выйдут из вагонов.

            Между их неподвижными телами я вижу ванильный свет в вагонах стоящего поезда. Сквозь грязные окна я также вижу затылки пассажиров, которым посчастливилось занять сидячие места в это время суток. Некоторые головы опущены - читают газеты и книги, или просто смотрят вниз, отведя взгляд от толпящихся вокруг них людей. Кто хочет поймать на себе недобрый взгляд незнакомца, вынужденного делить с вами вагон метро?